| Прогулки по воде с Александром Соколовым |
|
(Интервью с режиссером, драматургом, поэтом, композитором)
Как и было обещано (см. «Weekend» №25), мы продолжаем беседу с Александром Соколовым, режиссером арт-группы «Раритет» творческого объединения «Интрига», драматургом, поэтом, композитором и автором музыкального проекта «Соколиная Охота». Экономист по образованию, он в 1997 году пришел в студию студенческого театра НГУ. К настоящему моменту на его счету постановка таких спектаклей, как «Тихие неприятности» по рассказам писателей «Сатирикона», «По ту сторону…» собственного сочинения, «Кароль» по пьесе польского драматурга Славомира Мрожека, а также более десятка миниатюр – «Trick» по Ирвину Шоу, цикл номеров по Хармсу, «Раскольниковъ и Мармелодовь» из пелевинского «Чапаева и Пустоты» и других. Корр.: Саша, твое театральное и музыкальное творчество является достаточно альтернативным и интеллектуальным. Как ты считаешь, почему обычно первые строчки чартов занимает то, что мы называем попсой? Что это, лень ума? А.С.: Очень многим людям нужно в рот класть прожеванные вещи. Это не лень ума, это лень души. Людям обычно хочется, чтобы их немножко потревожили, но именно немножко. Если из тебя кто-то душу вынет… Это нужно очень малому количеству людей. Корр.: А зачем люди вообще ходят в театр, в кино? А.С.: Вот есть старый анекдот: «Почему женщины смотрят порнуху? – Они думают, что, в конце концов, это закончится свадьбой». Корр: Развлекательное искусство, вообще, имеет право на существование? А.С.: Имеет. Но развлекательного искусства нет. Есть вещи, которые могут быть к нему формально отнесены, например, комедии. Мы спорили с одним товарищем. Он говорил: трагедию сыграть сложно. А комедию каждый дурак сыграет. Шел-шел, споткнулся, упал. Всем смешно. Идиот! Был Чаплин, был Бастер Киттон. Это здорово, над этим смеются. Но это же глубоко, талантливо. Шекспировские страсти или тарелка Чаплина, которая ездит туда-сюда – это же абсолютно равные вещи. Не важно трагедия ли это или комедия, подделка под что-то серьезное или развлекательная вещь, но ты либо за этим что-то чувствуешь, либо нет: ноль целых, ноль десятых. Корр.: Почему театры продолжают ставить спектакли, которые не то что не современны, но, более того, неинтересны и непонятны современному человеку? А.С.: Многие режиссеры почему-то считают, что публику уже достали все «прыжки в сторону», и нужно делать добротный классический театр, потому что это якобы вещи вечные, это все всегда с удовольствием принимают. А в оппозицию наигрались в 80-х – 90-х годах. В репертуарах современных театров – «Вишневый сад», «Утиная охота». Зачем фантазировать? Просто привези спектакль, поставленный за пару недель, где заняты Олег Табаков, Меньшиков, Евгений Миронов, и народ толпами на это дело повалит. Повесь объявление: «Играет полный состав «Ментов», и пусть они хоть «Трех поросят» играют, причем не зная даже, о чем там идет речь. Будет полный зал, и все будут тащиться. Мне это неинтересно, а кто-то, может быть, задыхается от восторга. Жарков играл царя в «Федоте-стрельце». Он не знал текста вообще! Ему подсказывали текст, временами он «зависал» минутами. Это халява. Взяли актера с надеждой на то, что он как-нибудь выкрутится. Какая там режиссура! Телевидение просто ниже критики, современный отечественный кинематограф я на дух не переношу. Когда-нибудь мы переживем эти времена. Из современного я люблю, к примеру, американское кино: Тарантино, Родригес, Скорсезе, Милош Форман. Тарантино и Родригес снимают вещи, с одной стороны достаточно понятны, а с другой – очень глубокие. Снимать и петь можно любые вещи. Это может быть закручено так, что никто не поймет, и в этом может абсолютно ничего не быть, а может быть и божье откровение. Корр.: Но если никто из нас этого не видит, может быть, ничего и нет? А.С.: Джордж Оруэлл над всем этим как раз издевался. Он приводил в пример Льва Толстого, который «опускал» Шекспира и говорил, что в этом абсолютно ничего нет. Корр.: Каким должен быть современный театр, современное искусство вообще? А.С.: Современного ничего нет. Есть то, что ты в данный момент смотришь, слушаешь и читаешь. Вытащи, например, сейчас сюда Качалова с его знаменитыми МХАТовским паузами, он мог бы оказаться современным. В какой-то момент оказалось бы, что это и есть современный театр. Есть две вещи: первая – это энергетика, которую несет произведение. Даже, наверное, не энергетика, а наполнение, суть. А вторая вещь – это мода. Колебания в изменениях моды небольшие, через 5-7 лет все возвращается. Корр.: Что для тебя означают слова «хороший спектакль»? А.С.: Хороший спектакль открывает дверь в другое измерение. Корр.: В «По ту сторону…» ты попытался открыть именно эту дверь? А.С.: Я считаю, что в «По ту сторону…» она открыта. Она открыта в «Кароле». Корр.: Что главное для тебя как для режиссера и драматурга? Что стоит выдвигать на авансцену, а что уводить в тень? А.С.: Какой-то доминанты для меня не существует. Пастернак сказал: «Не я пишу, а мною пишут». Очень многие говорили, что чувствуют себя приемниками. Временами просто не ведаешь, что творишь. Главное, чтобы тебя отпустило, и ты не просто что-то выдумываешь, а чувствуешь, знаешь, зачем ты это делаешь. Я не могу формализовать эти вещи. Для того, чтобы видеть, что нужно в спектакле, а что нет, необходимо определенное состояние. Любое творчество – это очень непонятное явление. Тебя захватывает и несет куда-то, а куда, ты не знаешь. Это откровение, разговор с богом. Ты открываешь ту самую дверцу, а что или кто за ней, неизвестно. Оттуда дует ветер. Ты стоишь на пороге и разговариваешь с тем, кто за этой дверью. Корр.: Когда ты берешься за новую вещь, думаешь, о чем она будет, что ты хочешь сказать? А.С.: Искусство – это любовь. Скажем, ты любишь женщину так, что чувства тебя буквально переполняют. А сталкиваешься с тем, что тебе кто-то говорит: «Нет, молодой человек, это не любовь. Вы ей цветы подарили?! Мало дарили и плохо! И руку вы ей не разу не поцеловали, и пришли без смокинга. Вы все делаете не так». Это один подход. А второй – это когда тебе говорят: «Ну, что такое?! Ну, трахались вы, да. А сколько поз вы знаете? А вот тут есть одна проститутка, так она знает на тридцать поз больше и гораздо техничнее трахается. У вас не любовь!» Но все это не имеет отношение к любви. Какое имеет значение, как ты даришь цветы? Ведь это на самом деле не главное. Дело-то не в этом! Важно чувство. Я действительно не знаю, что я хочу сказать. Я не умею давать определения. Назвать – это значит ограничить. В любом произведении, которое мы воспринимаем как хорошее, намешано очень много всего. Корр.: А ты воспринимаешь свои произведения как хорошие? А.С.: Если уж ты сам не ценишь свое собственное творчество, то с какой стати кто-то другой это начнет ценить? Корр.: Своим главным спектаклем ты называешь «По ту сторону…». Почему? А.С.: В нем я попытался развить очень важную для меня тему. В «По ту сторону…» человек просыпается, и видит вокруг себя зеркала. В этих зеркалах он видит себя во множестве персонажей. И эти персонажи начинают вести себя самостоятельно. Вообще, самый первый опыт магии – это когда ставят два зеркала, свечку и возникают бесконечные отражения. Если там еще есть перевертыши. Когда ты левой рукой машешь, а отражение правой, ты человека в зеркале не признаешь за себя. Внешняя похожесть еще ничего не гарантирует. А если вдруг этот человек махнет тебе в ответ только через две минуты? У Бастера Киттона был фильм, где слуга разбил хозяйское зеркало, и когда хозяин начинает бриться, слуге приходиться отыгрывать его отражение. Там есть блестящий момент, когда хозяин оборачивается на секунду, а когда снова заглядывает в зеркала, то видит затылок. Слуга не успел обернуться. Это страшно. В пьесе шесть персонажей, но по сути это монолог. Человек один. Он придумывает этот мир, и этот мир может разговаривать только на одном с ним языке. Это происходит как во сне. Во сне, как и в творчестве, можно видеть такое, чего не видно в обычной жизни. Мы живем в материальном мире и мыслим категориями, которые сами создали. Остальное не принимаем. Если кто-нибудь сейчас возьмет и взлетит в воздух или пойдет по воде, мы закроем глаза и скажем, что этого не было, потому что этого не может быть. Либо припишем человеку то, что он воспользовался достижениями современной науки. Корр.: И, тем не менее, способность человека летать или ходить по воде – это реально? А.С.: Я пробовал ходить по воде. У меня получалось. Метра два. Дальше я начинал проваливаться. Может, со стороны казалось, что еще раньше. Мне было 25 лет. Я думал: «Если тот парень мог, то почему не могу я?» В тот момент меня хватало на то, чтобы плюнуть на все и сказать: «А я пойду!» И пошел. Человек смотрит на мир избирательным зрением. Но окружающее нас пространство наполнено множеством различных, недоступных простому зрению явлений. И чтобы их увидеть, требуется особое состояние психологической свободы – состояние в котором человек отпускает на волю свои чувства и начинает творить. Евгений Ларин СТИХИ АЛЕКСАНДРА СОКОЛОВА С ЦАРСКОГО ПЛЕЧА С царского плеча – рвань бушлата, С сытого стола – лишь ошметки. Вдоль да поперек был залатан, А душа не спит: просит плетки. Весело звенеть бубенцами, С мира по плевку – захлебнешься. Небом любоваться часами, Только все одно – не вернешься. Царского села хата с краю, В сумерки нырнуть – камнем в воду. Хорошо гулять – знаю! – Двадцати шести лет от роду. С царского плеча – рвань бушлата, Царского села – хата с краю. Вдоль да поперек был залатан… Хорошо гулять! СЫГРАТЬ ВМЕСТЕ Черные кошки собираются вместе Ночью петь о любви на крыше. Черная кошка смотрит на звезды, Звезды смотрят на черную кошку. Черная кошка взбирается вверх, Лезет по крыше все выше и выше, Черная кошка падает вниз. Смерть не страшна – все понарошку. Девять жизней. Сколько осталось? Не сосчитать, сбилась со счета. Черная кошка с каждой смертью Лишь становится все чернее. Странные игры черных кошек – Не угадаешь – нечет? чет? Эй, вы, там, за окном! Кто сыграет вместе с нею? Черные кошки собираются вместе Ночью петь о любви на крыше. Черная кошка смотрит на звезды, Звезды смотрят на черную кошку. Черная кошка взбирается вверх, Лезет по крышам все выше и выше. Эй, осталось всего ничего, Ну, еще, еще немножко! ПОЕЗД Дернулся нервно перрон: началось! Двадцать пятый экспресс – Харкая кровью, кряхтя, матерясь, Намотав на полжизни срока – Гонит Сибирь из-под ржавых колес. Че ты тащишься, двигай быстрей! Вохра на вышках храпит до утра – Мы рванули в бега. Верхние нары, девятая камера, Долбит башку стук колес, Прыгает в тамбуре пол; не тяни, ну! – Затянись папиросой взасос. Теплая водка в битом стакане – Пей осторожней. Прольешь! Белая перхоть кроет щетину Налысо бритых лесов. Он покурил натощак, Только это достало минуту спустя. Мимо неслись города, но он лег И устало прикрыл глаза. Поезд летел в никуда, Этот поезд катился по рельсам к чертям: Эй, там, на выход с вещами! Ты слышишь – вокзал. Слышишь: скоро вокзал… |
