Антон Демин в реке русской культуры

(интерью с литератором, поэтом, переводчиком и режиссером студенческого театра)

Выпускник Новосибирского Государственного Университета Антон Демин, кандидат филологических наук, уже третий год работает в Институте русской литературы в Пушкинском Доме Российской академии наук в Санкт-Петербурге, занимается историей литературы. В прошлом – блестящий актер студенческого театра при Центре искусств НГУ. В 1999 году он, приехав, как и сейчас, в Новосибирск на летние каникулы, поставил для Творческого Объединения «Интрига» два спектакля – «Диалог», собственную сценическую версию фрагментов драматических произведений Пушкина, и «У меня все хорошо!» по пьесе Марка Розовского «Красный уголок». Но и в последние годы свое сотрудничество с театрами Антон не прекратил: работал литературным консультантом в Красноярском академическом драматическом театре имени Пушкина и в Большом драматическом театре имени Товстоногова в Петербурге, сотрудничал с Театром имени Ленсовета в Петербурге при постановке спектакля по пьесе Мюссе «Подсвечник» и спектакля «Мое загляденье» в Театры сатиры на Васильевском.

Как переводчик Антон Демин дебютировал с пьесой Эрика Эммануэля Шмидта «Загадочные вариации». И к настоящему времени в его портфеле переводы Клоделя, Жана Кокто, Жана Жироду, Натали Сарот, Ясмины Реза. Только что Антон закончил работы над новой книгой переводов, куда включены четыре одноактных пьесы Жана Жироду. Книга получила название по заглавию одной из пьес – «Парижский экспромт». И почти все деминские переводы, за исключением Мольера и Шмидта, уникальны. Многие из них – единственные русские переводы этих авторов.

Корр.: Антон, все, как правило, прекрасно знают имя автора, но имя переводчика зачастую остается в тени…

А.Д.: Это тем более печально, что российская школа перевода – одна из лучших, особенно в 20-м веке. Начиная с 20-30-х годов в эту область были брошены лучшие силы: Ахматова, Пастернак, Федоров, Щепкина-Куперник…

Корр.: Обидно, наверное?

А.Д.: Конечно. Я это очень сильно ощущаю. Драматургию я начал переводить с 98 года в сотрудничестве с Алексеем Эдуардовичем Серовым, который раньше был главным режиссером «Красного Факела», а сейчас руководит ТЮЗом в Волгограде. Он в Красноярске ставил мольеровского «Дон Жуана», и ему показалось, что второй акт, где Дон Жуан общается с крестьянами, переведен не достаточно простонародно. Он пригласил меня, и я перевел заново весь второй акт. Он шел с огромным успехом. Актерам, которым играли крестьян, почти всем дали премии за лучшее исполнение роли второго плана.

Корр.: Перевод – это всегда вторичное произведение. А в какой мере переводчик является соавтором переводимого писателя?

А.Д.: Я горжусь теми названиями, которые давали переводчикам многие великие люди. Пушкин назвал переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения». Я чувствую себя именно такой почтовой лошадью, и мне это очень приятно, потому, что мое внимание в творчестве направлено на мелочи – на отдельные красоты стиля, на построение фразы, на подбор слов. Мое собственное творчество не широкого дыхания, а хочется чего-то огромного. И когда ты берешь пьесу, например, Клоделя, и слово за словом вносишь ее в огромную реку русской культуры, чувствуешь истинное наслаждение. Часто для меня это более ценно, чем видеть потом свою работу на сцене, исковерканную неправильным пониманием и отношением к ней. К тому же, перевод – это всегда интерпретация, иногда очень вольный, иногда – просто фантазия переводчика на темы автора, но иногда и рабское переписывание. Перевод может быть полностью понятен только тогда, когда он представляет собой метафору исходного текста. Все зависит от того, кем себя ощущает переводчик. Если он чувствует себя сотворцом, то перевод – это равноценный сочинению творческий акт. Я себя чувствую именно соавтором, потому что я всегда думаю, как бы говорил тот или иной автор на другом языке, я придумываю за него другие слова.

Корр.: А как обстоит дело с собственными пьесами?

А.Д.: Пока я не написал ни одной. Мне кажется, я до сих пор учусь. До того, чтобы что-то написать, нужно, прежде всего, знать, как это делается. И потом найти тот сор, из которого будут расти цветы. Нужно, как свинье, очень тщательно покопаться. Из одного и того же сора может вырасти и сорняк, и роза. Я хочу культивировать хорошие цветы, «простые и с хорошим запахом», как пишет Жироду в «Парижском экспромте» о розах. Смутное желание написать что-то свое иногда возникает, но я пока не берусь, потому что чувствую, что еще не владею ремеслом. Для того, чтобы написать пьесы, нужно выдумать сюжет, взаимоотношения людей – это конструкции крупного формата. Занимаясь переводами, я создаю конструкции мелкого формата – фразы, диалоги, сцепления слов. Я пока учусь говорить, но еще не мыслить.

Корр.: То есть, собственное творчество пока только в стихах?

А.Д.: Да и в стихах уже не особенно. Я много писал. В школе, в университете. Писал лет до двадцати шести, и очень хотел печататься, но не печатали. В 2000-м году в Ярославле нашелся человек – Алексей Лаптев, который увидел в Интернете на Стихи.ru мои стихи. Они ему понравились, он предложил мне их напечатать. В результате вышла книга под названием «По выспренной лазури». Я как будто этим удовлетворился. Сейчас, видимо, вся энергия уходит на создание красивых фраз для моих красивых авторов.

Корр.: В Интернете ты публикуешь свои стихи под псевдонимом Lee? Почему возникло такое имя?

А.Д.: Совершенно случайно. Никакой связи с маркой джинсов здесь нет. Просто это очень напоминает русскую сомневающуюся частицу. Мне понравилось, как звучит «С уважением, Ли» или «С любовью, Ли»…

Корр.: Классический вопрос: чем для тебя является творчество?

А.Д.: У человека есть органическая потребность в самореализации. Очень туманное слово, его мало кто адекватно понимает, и мало кто об этом задумывается. Но это и есть та цель, которую я преследую. У человека есть потребность в выстраивании собственного мира и желание поделиться с читателями тем, что тебя переполняет. То, что поэт пишет в стол или для каких-то гипотетических потомков, ложно. Самые свои интересные вещи я написал в общении с конкретными людьми, пытаясь их убедить в чем-то, чем-то увлечь, может быть, оскорбить, или внушить любовь к себе. К тому же есть люди, на которых я бы хотел походить. И, прежде всего, это мои авторы, которых я очень люблю, а также переводчики, на которых бы я хотел равняться. Еще есть человек, с которым меня связывают дружеские отношения – Михаил Давыдович Яснов. Читая его последнюю книжку стихов «Замурованный Амур», я понял, что вот она, настоящая поэзия. Я давно не испытывал подобного чувства.

Корр.: А какие чувства ты испытываешь, читая настоящую поэзию?

А.Д.: Всегда одна и та же физиологическая реакция – ком в горле и слезы на глазах. Это и есть столкновение «элеоса», сострадания, когда ты стремишься к тому, что ты видишь и «фобоса», попытки бежать от того, что ты видишь, тебе страшно и больно. От столкновения этих противоположных явлений происходит очищение страстей.

Корр.: Антон, в своем творчестве ты больше тяготеешь к классическим формам. Сейчас появляется много экспериментальных произведений, которые, может быть, очень скоро умрут. Каково твое отношение к подобным вещам?

А.Д.: Я знаю, что это не мой стиль. По этому поводу я даже написал эпиграмму:

Ты пробуешь новое слово на вкус,
А я сторонюсь – консерватор и трус.
Ты новый поэт. Я педант и эстет.
Опять между нами консенсуса нет.

По отношению к современным экспериментаторам я хочу позиционировать себя именно так. Мне близок тезис, высказанный великим экспериментатором и революционером Сальвадором Дали: «Научитесь писать, как старые мастера, а потом экспериментируйте, сколько душе угодно». Большинство вещей, которые выдаются за авангард и творческий поиск, создаются от невежества и неумения.

Корр.: В каких отношениях находится твоя научная работа с творческой деятельностью?

А.Д.: Научная работа очень помогает писать. Не столько помогает, сколько определяет направление. Чтобы талант выглядел свежо, мускулисто, загорело, чтобы у него не было отвисшего живота и мешков под глазами, он требует постоянной закалки, тренировки и хорошего питания. А когда ты возбуждаешь свой талант с помощью наркотиков и алкоголя или нездоровых острых ощущений, на выходе получаешь соответствующие вещи.

Корр.: Какой факт из своей жизни ты считаешь самым важным, переломным?

А.Д.: Безусловно, переезд в Петербург. В 97-м году, когда я окончил университет, мне казалось, что я себя исчерпал. И в плане науки, и в плане творчества, и в плане отношений. Это было очень похоже на смерть. На то состояние, которое испытывает гусеница, окуклившись. Приехав в Питер, я расстался со всеми способами взаимоотношений, которые у меня сложились в Новосибирске и которые тяготили меня. Там я почувствовал себя абсолютно одиноким, абсолютно новым и абсолютно никому ничем не обязанным человеком. И это было очень плодотворно.

Беседу вел Евгений Ларин

СТИХИ АНТОНА ДЕМИНА

Музыка

Вослед! Они звучат еще,
Упругие, почти живые,
Как бы чарующи впервые,
Как бы любимы горячо,

А там, за гранью наслажденья, –
пусть пустота проломит грудь,
Уже бессильную вдохнуть
Лучистый зов преображенья

Ольге

Он для твоих изысканных стихов –
Эпиграф нескончаемого цикла,
О чем забудь, как забывать привыкла
Сюиты преходящих облаков;

Пускай твой взгляд, скользя по книжной полке,
Наткнется на потертый корешок,
Но сердце не пронзят бесформенные сколки
С пережитого: их не будет между строк,

А будет «легкий дым прочитанной страницы»,
«Весенние снега волос, черновиков»
И вечно – «преходящих облаков
Изысканные вереницы».

***

Душа моя, по выспренной лазури
Давай с тобой скользить в неторопливом луре
Под флейты старомодного Рамо,

А звон сердец в торжественном партере
Поможет нам не укрепляться в вере,
Что жизнь - дерьмо. Святое, - но дерьмо.

Угрюмый град - ограда гордой лире.
Но ты крепись: уже недолго в мире
Нам странствовать. Крепись, душа, крепись.

Наш путь - вослед вон той парящей паре.
Пусть гибнет все в ликующем пожаре.
И да грядет певучий парадиз.