Коктейль «Достоевский-Сорокин». Не взбалтывать!

… мир, кажущийся нам столь реальным – всего лишь жалкие подмостки, сооруженные нашим разумом. Все, что мы считали реальностью – всего лишь жалкая подделка, навязанная нам общественной моралью. Тимоти Лири Одни называют Владимира Сорокина «хаосом и мраком русской словесности», ненавидят, обвиняют в порнографии, запрещают и жгут его книги, другие восхищаются и признают «живым классиком», последним звеном в цепи таких имен как Толстой, Достоевский, Толстой, Платонов и Набоков. Так или иначе, Сорокин – это один из наиболее значительных фактов русской литературы начала XXI века. Творчество этого очень интересного и очень противоречивого писателя мало кого оставляет абсолютно равнодушным. «Если Вы член организации «Идущие вместе» или сочувствующий; если Вас с детства приучили, что книги нельзя рвать, бросать на пол и наносить им прочие телесные повреждения; если Достоевский – «это Ваше все»; если вы точно знаете, что нецензурной лексике нет места на театральной сцене; наконец, если Вам не с кем оставить 5-летнего ребенка и Вы хотите взять его с собой в театр – НЕ ХОДИТЕ НА ЭТОТ СПЕКТАКЛЬ!» - предупреждает постановочная группа спектакля по пьесе Владимира Сорокина «DOSTOEVSKY-TRIP», самой громкой премьеры «Красного Факела» в этом сезоне. Режиссер Юрий Урнов (Москва), уже знакомый новосибирскому зрителю по премьере прошлого сезона «Лисистрата SE», поставил историю, кардинально отличающуюся от предыдущего проекта. «Театр должен иметь право на эксперимент, и этот спектакль обозначен как экспериментальный. Это совершенно ДРУГАЯ пьеса, – говорит режиссер. – И она потребовала совершенно другого решения, нового театрального языка. Материал диктует свои правила, а сорокинский текст – тем более». Однако в истории театра и литературы есть немало примеров, когда то, что было недопустимым и вызывало скандал, потом становилось классикой, через которую перешагивали и шли дальше. И то, что делал со своими персонажами Достоевский – вытягивал из них нечистоты – было совершенно недопустимо в его время. Сегодня круг запретов в литературе и театре значительно сузился. Но Сорокин сделал то же, что делал Достоевский. В эстетике своего времени. Перешагнул через Достоевского? Да. Только сначала изнасиловал. Как изнасиловал Чайковского звуковой дизайнер спектакля Ричардас Норвила, написав для «DOSTOEVSKY-TRIP» музыку великого русского композитора. - Это то, что бы делал Чайковский, если бы жил в наше время и владел компьютером, - поясняет Норвила. - Под насилием следует понимать интенсивное взаимодействие, - добавляет Урнов. Но вот вопрос. Можно ли создать новое во всех отношениях произведение в атмосфере душного, насквозь пропитанного цитатами постмодернистского сознания современной литературы и театра? Да. Достоевский для Сорокина – всего лишь культурный миф. Сорокин не присваивает чужой опыт, он делает его своим. Текст Достоевского занимает примерно четвертую часть сорокинского текста. Это лишь толчок для взрыва пьесы. А дальше на глазах зрителей разворачивается драма расколотого человеческого сознания. «DOSTOEVSKY-TRIP» - динамичная, современная и очень эмоциональная пьеса. И она намного человечнее, чем может показаться на первый взгляд. Она заставляет зрителя сочувствовать персонажам. А это очень непросто – сочувствовать, по выражению режиссера, «сильно пьяному человеку, от которого, к тому же нехорошо пахнет». Куда как сложнее, чем сочувствовать маленькой опрятно одетой девочке! Герои пьесы «DOSTOEVSKY-TRIP» люди с особым подходом к литературе. Они наркоманы, и «сидят» на Сартре, Стендале, Набокове, Фолкнере, Селине и Толстом. Семеро «торчков» в мучительном ожидании продавца. Но вот он, наконец, появляется и предлагает им редкую вещь, одну из последних разработок – Достоевского. «Классная вещь. И выход легкий – через Гамсуна». Trip. Наркотическое путешествие. В литературу. Чудо-препарат раздает персонажам роли из «Идиота». Но «Dostoevsky-trip» оказывается намного дольше. Он становится путешествием в себя, в глубины собственного подсознания. Кажется, что постепенно наркотик начинает «отпускать». Но это не так. Обратного пути просто нет. И тогда мужчины и женщины с номерами вместо имен начинают рассказывать истории из своего детства, но в этих семи исповедях нет ничего светлого и трогательного. Эти люди говорят о том, на что в обществе принято накладывать табу. Они «выворачивают» себя наизнанку. Это и есть наркотическое действие Достоевского. А теперь каждому пришедшему на спектакль предлагается принять участие в своеобразном жестком ритуале – освобождении освобождения от социальных запретов и ограничений. Евгений Ларин